Я родилась 18 июня 1941 г., за 3 дня до начала войны, в д.Алексеевка Хвастовичского района Калужской области. Отец погиб на фронте. Фашисты не посмотрели на то, что я была еще младенцем, угнали нас с мамой, сестрой и братьями, которые были чуть старше меня. Везли нас в Белоруссию в вагонах для скота, потом 3 года мы провели в лагерях. Когда после освобождения мы вернулись в родную деревню, то увидели, что она вся сожжена. Долгое время мы жили в землянке, которую сами вырыли и, как могли, обустроили. Послевоенное время тоже было голодным и тяжелым, но все мы помогали маме и поддерживали друг друга.

Семенов Александр Сергеевич, 1930 г.р., житель д.Яковлевское, вспоминает:

 Я уроженец Калужской области, Думиничского района. Я был старшим братом в семье, когда началась война, мне было 11 лет, моим братьям 9 и 7 лет. Отец погиб в 1941 году. Нашу семью вместе с мамой фашисты увезли сначала в Брянск, потом угнали в Германию. После прохождения фильтрационного пункта нас определили на работу к фермеру. Мы работали с братьями и с мамой на скотном дворе, гребли навоз, чистили коровники и конюшни. Работа была тяжелая, но хозяин-немец нас не жалел. В 1945 году мы вернулись на родину, а еще через 2 года, в 1947 году наша мама умерла, немецкий плен подкосил ее. Нас с братьями воспитывала бабушка. Было очень голодно. Вспоминаю, как она пекла лепешки из мерзлой картошки. 

Козлова Нина Васильевна, 1936 г.р., жительница д.Яковлевское, вспоминает:

Я родилась 11 июля 1936 г. в Калужской обл. Барятинского района, деревня Езовня. Когда началась война, мне было 5лет. В семье было 4 детей.  От деревни  был недалеко аэродром,  немцы шли к нему. Наши не пропустили немцев к аэродрому. Когда шли немцы назад, то зашли в деревню. Во время боя при отступлении немцев сильно бомбили. Мы с бабушкой ушли под речку, выкопали там яму и сидели три дня. Мама с остальными детьми жила так же в доме. Когда она вернулась с бабушкой в деревню,  там уже  были немцы. Немцы забирали у людей в деревне пчёл, свиней, курей, коров. И всех жителей погнали в Германию, гнали пешком. Когда пригнали  в деревню Усовку,  то оградили колючей проволокой всех. В это время с Зайцевой горы наши стали бомбить немцев и нас отбили. Потом  наши посадили всех товарный поезд и повезли в Тульскую обл.,  Лаптевский район,  деревню Денисовка. Там одна женщина забрала нас всех к себе в дом. Был голод, собирали траву, гнилую картошку. После войны нас  оставляли там жить, но мама и бабушка решили вернуться на Родину домой. Наша деревня была вся уничтожена, осталось только три дома. Мы с мамой ходили  на аэродром и собирали доски, шпалы, чтобы построить домик. После войны мы работали детьми на волах, комбайнах, сеялках  тракторах. 

Болотина Евгения Федоровна, 1930 г.р., жительница д.Яковлевское, вспоминает:

Я родилась в Мосальском районе Калужской области. Наша деревня находилась в 1,5 км от Брест-Литовской дороги, 100 км от г.Рославля. В 1941 году советские войска отступили и через день в нашу деревню пришли немцы, стали все тащить из домов, грабить нас. Потом вообще нас выгнали и расселились в домах. Нам пришлось жить в холодных погребах по 3 семьи. Были семьи с грудными детьми. Питались тем, что было припасено в погребах. С апреля 1942 года стали увозить матерей с детьми. Нас с мамой тоже угнали. Помню бесконечные пересадки с одного транспорта на другой, помню, как нас заперли в конюшне, где были свалены трупы военнопленных. Привезли в Рославль, там держали за колючей проволокой. Много пришлось повидать смерти, крови, горя в 11 лет. После Рославля – Бобруйск, через 2 месяца – Минская область. Поселили в здании детского сада. Нас не кормили почти, потом полицаи выпустили нас. Мы с мамой ходили, побирались где придется, добрые люди не давали умереть с голоду. Даже партизаны с полесских болот нам помогали.  В 1946 году мы с мамой вернулись домой. Деревня была сожжена дотла. Какие дома сохранились, были разобраны под строительство окопов. Сначала мама сделала шалаш, потом мы с ней пилили елки в лесу, возили их на тележке, которую дали нам соседи. Наконец построили домик не без помощи плотника, мама сама сложила печку. Вот так жили, перебивались с хлеба на воду, собирали щавель, ходили за грибами. Благодаря маме я выжила, она была смелая, сильная женщина.

Сергеева Людмила Алексеевна, 1940 г.р., жительница д.Яковлевское, вспоминает:

Семья моего деда и бабушки была раскулачена в 1924 году. У них была сапожная мастерская, 15 подмастерьев в г.Болхове. Потом наша семья вела обычную крестьянскую жизнь. Я родилась в Ясной поляне под Тулой. Перед войной мы (дед, бабушка, мама, папа и я) жили в п.Бобрики Белевского района Тульской области. Отец ушел на фронт, потом пропал без вести. Наша деревня попала под оккупацию, как и другие деревни Тульской области. Дедушка зарезал нашу корову, и за это всю нашу семью фашисты вывели на расстрел. Но сельский староста уговорил их не стрелять, потому что корова, якобы, заболела, ее надо было зарезать. При отступлении в 1942 г. фашисты согнали пол деревни в колонну (в том числе и нас) и пешком погнали на Орел. Меня везли, завернутую в тряпки, на салазках. В Орле посадили в вагоны для скота, повезли в Германию. В фильтрационном лагере  дети и взрослые были разделены по разным баракам. Потом нас определили работать к богатому землевладельцу в Нижней Саксонии, меня с родителями не разлучили. Мама работала в свинарнике, дед сапожничал, бабушка выполняла черную работу на кухне. Были и другие русские семьи, что там работали. Мы, мелкота, вечно голодные,  на грядках пололи морковь и свеклу. Помню высокую злую тетку с хлыстом, которая следила, чтобы мы не ели тайком овощи. Освободили нас американцы в 1945 году. Товарняками, с пересадками, мы возвращались домой. Нам было все равно, на чем, главное мы ехали на Родину!

Трифонов Николай Афанасьевич, 1933 г.р., житель д.Яковлевское, вспоминает:

Я родился в Брянской области, Дубровском районе, в семье было 7 детей. Когда началась война, мне было 8 лет. Отца не успели забрать на фронт, когда пришли оккупанты. Они собрали всех мужчин, напротив каждого встал солдат с автоматом, и всех до единого расстреляли на наших глазах, в том числе и моего отца! Нас, детей, вместе с мамой угнали в г.Жуковку, 18 км от нашей деревни. Там был военно-обозный завод, мать и старших сестер заставили работать, они таскали там большие  металлические части, работа была тяжелой. Мы, младшие сидели взаперти в бараке, охраняемом автоматчиками и забором с колючей проволокой. Однажды я нашел дыру в заборе, и приловчился незамеченным лазить наружу, чтобы нарвать побольше травы. Потом мама разбирала эту охапку, отбрасывала негодную  траву, а остальную мы ели сырой или варили «суп». Я не помню, сколько это продолжалось, только помню, что тех, кто пытался бежать из этих бараков, расстреливали с вышек. Когда линия фронта приблизилась к Жуковке, фашисты все побросали и отступили. Нас уже никто не охранял, и все что было сил, бросились назад в родную деревню.

Картышова Раиса Васильевна, 1939 г.р., жительница д.Яковлевское, вспоминает:

Я родилась в д.Пенивичи Хвастовичского района Калужской области. Отец ушел на фронт в 1941 году, пропал без вести. Нас у мамы было 2 дочери, я и моя сестра 1935 года рождения.  Когда немцы пришли в нашу деревню, они тут же выселили всех из домов. Стали рубить свиней, коров и другую живность. Мы жили в погребе, голодали. С нами жила еще бабушка, она иногда уходила, чтобы добыть нам пропитание. Потом нас с мамой, бабушкой и сестрой угнали в Белоруссию, на Пинские болота. Помню длинный барак, где мы жили. Бабушка наша, мамина мама, была частично парализована. Она перенесла тяжелое горе: три сына у нее погибли, четвертого, восемнадцатилетнего, повесили фашисты за то, что он партизанам  возил продукты. Об этом она узнала еще раньше, до отправки нас в Белоруссию. Бабушка находилась с нами в бараке, а маму гоняли работать на картофельные поля, огороженные колючей проволокой. Фрицы охраняли свое подсобное хозяйство. Мы с сестрой иногда пробирались к ней, подлезая под проволокой. Однажды моя сестра зацепилась одеждой за проволоку, подбежали солдаты и хотели ее пристрелить. Я от ужаса закричала, прибежали другие, стали разговаривать между собой на немецком языке. Они, видимо, решили не стрелять, отпустили нас. Смерть была в шаге от нас! Ни живы, ни мертвы, мы вернулись в барак. Сколько времени мы так жили, не помню. Когда наши войска освобождали Белоруссию, были сильные бомбежки, мы их пережидали в погребах. У меня сохранилось воспоминание – около погреба остановился танк, из него вышел русский танкист с орденами, я закричала «Папа!» и побежала к нему. Он меня взял на руки, сказал: «Жди, придет твой папа!» Мы тогда еще не знали, что папа не вернется. Когда мы возвратились в свою деревню, то увидели, что дома нашего нет. Жили в землянке до 1950 года, пока не построили новый дом.

Лужкова Марина Ильинична, 1933 г.р., жительница д.Яковлевское, вспоминает:

Я уроженка Калужской области, Ульяновского района, д.Старица. Перед войной мы жили в д.Тимофеево, 5 км от Вереи. Папа работал на ленточной фабрике, мама – в колхозе, я и две мои сестренки моложе меня.  Когда началась война, отец ушел на фронт и пропал без вести.  Немцы пришли в нашу местность и стали отбирать у людей всю живность. У нас были корова, телка, поросенок, куры, все у нас забрали. Когда беременная мама стала ругаться на фашистов, они ее чуть не пристрелили. Зимой 1941-1942 стояли жуткие морозы. Немцы при отступлении сожгли всю деревню. В 40-градусный мороз горел наш дом, а мама в это время начала рожать, и некуда было укрыться. И она родила нам братика, хорошего мальчика, но он умер от холода! Потом нас угнали в Калужскую область. Люди из домов были выселены, ютились по заброшенным домам и погребам. Немцы зачем-то собирали, фотографировали нас и посылали фотографии домой. Когда наши войска освободили Калужскую область, мы вернулись домой. Но дома не было, мы жили в свинарнике, питались травой, ягодами, грибами. Мы с подружкой собирали «пончики» (картофель) на поле, не успели спрятаться от бомбежки, ей на моих глазах оторвало руку. Нам было по 10 лет. Я не могу вспоминать те годы без слез и содрогания, но никогда не забуду свое детство, связанное с военным временем!

Фенькин Виктор Гаврилович, 1932 г.р, житель д.Кузнецово, вспоминает:

Я родился в п.Пустой Ульяновского района Орловской области. В семье я был самый младший из 5 детей (у меня были 3 брата и сестра). Когда наступила война, мне было 9 лет. Отец и старшие братья ушли на фронт. В сентябре 1941 г. мы пошли в школу, но проучились всего месяц, начались бомбежки, учительница сказала: «Ребята, не приходите!» Вскоре пришли немцы. Во время немецкой оккупации приходилось видеть и испытывать на себе унижения и издевательства фашистов и полицаев. Потом маму, сестру, брата и меня затолкали  в машину вместе с другими людьми. Потом везли в поезде, охраняли автоматчики с собаками. Привезли в Польшу, недалеко от Кракова был концлагерь. Там было 3 барака, нас разместили там. С голоду пухли, я заболел туберкулезом. Не помню, сколько нас там держали. Потом перевезли в Краков, мы жили около цементного завода. Сестру гоняли грузить железо, мама работала в каменоломнях, ей большим камнем перебило ногу, в больнице ей ногу отрезали. Всё охраняли польские и немецкие полицаи, всюду колючая проволока, мы с братом сидели в бараке и ждали, когда вернутся мать и сестра. Есть было нечего, питались кормовой свеклой и травой. Когда придвинулся к этим местам фронт, то поляки нас переместили в другое место, поближе к нашим, словно хотели избавиться. Когда советская армия освободила Польшу, мы вернулись домой. Дом наш растащили по бревнышку, мы долго жили у соседей, пока сами не построили дом. Отец и один из братьев пропали без вести в 1944 году. 

Холокост

На плац, у школы, все село согнали:
Мужчин, отдельно женщин и детей,
Как стадо, поголовно посчитали
И к станции погнали вдоль путей.

Мы долго шли. Болели спины, ноги,
Казалось, не осталось больше сил,
Но, помню хорошо, в конце дороги
Не мать меня, а я ее тащил.

Мать, спотыкаясь, все назад глядела;
Уже чуть-чуть зарделся небосвод.
Как и другие, верить не хотела,
Что мужа навсегда скрыл поворот.

О, Господи! Что будет? – повторяла
Все не могла поверить до конца:
Она – навеки мужа потеряла.
А я, навеки,- потерял отца.

Я даже раньше мамы догадался,
Но страх сумел и боли крик унять:
Отец в овраге за селом остался
Нас, на прощанье, не сумев обнять…

На станцию пригнали. По вагонам
Всех растолкали, приказав молчать,
Только удары отдавались стоном,
Да чаще стали выстрелы звучать.

Мать, в страхе, ничего не понимала –
Я сам на все вопросы отвечал,
Она, творя молитву, прижимала
Меня к себе – что б только не кричал.

Но я и раньше плакал очень редко.
А здесь, от горя, стало больше сил:
Я видел как рыдавшую соседку
Эсэсовец спокойно пристрелил…

В «телятник» напихали, как селедки;
Отправили. Не то, что лечь – не сесть
И, хоть кричали все до боли в глотке,
и пить нам не давали, ни поесть.

Младенцы, умирая, маму звали;
Не думайте – шокировать хочу –
Мы щепки, тряпки с голоду жевали,
А пили, кто терпеть не мог, мочу!..

Нас мимо станций ночью прогоняли
Была невыносима вонь и грязь:
С живыми рядом мертвые стояли –
Им просто было некуда упасть. 

Приехали под вечер. Моросило.
Живых пугал надсадный крик ворон.
Мы сами своих мертвых выносили
И складывали в штабель на перрон.

Так до утра все на дожде стояли,
Из труб к земле тянулся жирный дым.
Стало светать. Друг друга не узнали:
Кто в девять, кто в двенадцать стал седым.

Затем случилось то, чего боялись-
Нас с матерями стали разлучать.
Эсэсовцы смотрели и смеялись,
Не разрешая плакать и кричать.

Но здесь угрозы действовали мало –
Мы были нечувствительны к пинкам:
Ничто не может разлучить нас с мамой
Даже приклад, лупивший по рукам!

Но все же разлучили. С болью, с кровью,
Штыками стали дальше разгонять,-
Что делать с материнскою любовью
Коль ни спасти ребенка, ни обнять?

Убитых, мертвых сразу увозили
Туда, где стлался жирный черный дым.
И трубы долго – день и ночь дымили
Как реквием по нам, ещё живым.

Потом в бараки, вымыв, разместили
Исчезли все те, кто не мог идти;
К котлам, поесть баланды, допустили
И медосмотр заставили пройти.

Определили сразу группу крови –
Здесь первый раз пришлось её нам сдать,
Постригли – выбривали даже брови.
Что б легче гигиену соблюдать.

Теперь по номерам нас называли:
Кровь брали 3 – 4 дня подряд.
Всех ослабевших тут же добивали
И аккуратно складывали в ряд.

Кто плакал, к палачам своим взывая:
Малышка, видел, лет так может пять
Кричала; «Дядя, я еще живая!
Я кровь могу и дальше отдавать!..»

Нас, просто развлеченья ради, били
Прикладами по голове, плечам:
Девчонок, кто постарше, уводили
Эсэсовцы в казармы, по ночам.

А я ночей не спал из-за вопроса –
Хоть знал. ответа бесполезно ждать:
Как может кожи цвет, иль форма носа
Звериные инстинкты пробуждать?

Зачем тогда Господь дал людям разум,
Когда во зло используют его?
Уж, лучше, уничтожил бы всех разом
И этого бы не было всего!

Не знаю, что со мною дальше будет,
Но тем, кто будет жить хочу сказать:
Я вас прошу, нет, умоляю: Люди!
Не разрешайте больше воевать!

Тетрадь нашли случайно, после боя –
Архив фашисты превратили в прах.
Читали вслух, все каменели стоя,
Лишь полыхала ненависть в глазах.

Остался – ли мальчишка жив? Не знаю.
Но до победы коль смогу дожить
Я на суде тетрадку зачитаю,
Когда фашизм придется нам судить!